КНИГА ТАЙН ТОЙБЕЛЕ

Леонид Говзман

Воды краденые сладки,
и утаенный хлеб приятен.

(Притчи 9:17)

Все, что там было доброго,

Могла сотворить лишь вера,

Полная вера немногих,

Частичная вера многих.

Томас Элиот

В день завершения IX Московского международного фестиваля искусств имени С. Михоэлса был сыгран спектакль «Тойбеле и ее демон» — сценическая фантазия по мотивам одноименной новеллы Исаака Башевиса Зингера. Актеры Большого театра кукол из Санкт-Пе­тер­бурга Марина Солопченко (Тойбеле) и Сергей Бызгу (Алхонон), режиссер-по­ста­нов­щик Галина Бызгу, художник Эмиль Капелюш, композитор Александр Журавлев, балетмейстер Ирина Ляховская, куклы и маски — Кира Камалидинова и Татьяна Стоя, художники по свету Николай Полиевктов и Алексей Журавлев, спецэффекты Борис Альфери — все они преподнесли зрителям роскошный подарок.

Важное уточнение: спектакль «Тойбеле и ее демон» играют во многих театрах, российских и зарубежных, но драматургической основой там служит не новелла, а написанная Зингером позже, совместно с Ив Фридман, отягощенная второстепенными персонажами и бытовыми подробностями пьеса.

Быт убивает поэзию. Когда на сцене — как, впрочем, и в жизни — двое, в их отношениях интимной искренности больше.

И уже то, что выбор режиссера пал на новеллу, говорит о его художест­венном вкусе.

Сюжет новеллы Зингера прост и не нов: искуситель овладевает душой и телом молодой женщины. Незамысловат и использованный писателем прием: сюжет в сюжете. Сначала, «когда не взошла луна, и, казалось, на город опустилась тьма египетская», героиня новеллы Тойбеле пересказывает подругам книжную историю о молодой еврейке и похитившем ее душу демоне, «распоряжавшемся ее телом, как обращается муж с женой». Рассказ подслушивает случайно «неостепенившийся бездельник и чудак» Алхонон и поступает ровно так, как в книге изложено.

Но начатая в духе «Декамерона» ис­тория оборачивается поэтической прит­чей о любви Женщины и Мужчины...

Часто в рецензиях пишут: Алхонон приходит к Тойбеле в обличье демона. На самом деле обличья нет. Свет — враг обмана. Тьма — союзник. Алхонон приходит во тьме ночной. Тойбеле видит лишь «смутные очертания» гостя. Она обречена воображать, домысливать, фантазировать. А это уже область мировосприятия поэтического. Поэтому спектакль, как и новелла, пронизанный аллегориями, метафорами, символами, — поэтичен.

Сценография Эмиля Капелюша служит зачином. Символичны бумажные фигурки, на сухих ветвях деревьев развешенные: вначале вносят они в ткань спектакля ноту загадочности, в конце — угасшими от одиночества людскими душами оборачиваются. И по-осеннему акварельные краски местечка — увядающей жизни символ. И героев белые одежды — чистоты символ. И цвет — комбинация светлых фигур и темного фона дает тот же эффект таинственности, что звезды на темной лазури неба. Объем сцены разделен помостами — уровнями. На нижнем — полумрак царит: здесь мир неудачливого, полуголодного бедняка, оборванца и вертопраха Алхонона и одновременно потусторонний мир, преисподняя, откуда приходит Гурмизах. Выше — уровень светлый, там Тойбеле живет. И, наконец, еще один — прозрачный, открытый низу и верху — уровень, куда любящие сердца восходят, — ложе любви. Такая конструкция — высокого и низкого миров — дает неограниченные возможности фантазиям постановщика.

И этими возможностями Галина Бызгу в полной мере пользуется: в спектакле бездна режиссерских находок, символизирующих и течение жизни, и психологические тонкости мира героев. Вот Тойбеле рассказывает о детях: «Они умерли во младенчестве: первенец от коклюша, двое других от скарлатины и дифтерии». При словах о первенце выпадет из рук женщины клубок ниток и скатится в нижний уровень — в мир потусторонний. Еще два клубка упадут после слов о последышах. Вот, рассказывая о жизни, возьмет Тойбеле ленту, пропустит сквозь пальцы и щелкнет ножницами, словно отсечет прожитые незатейливо годы. Вот Алхонон наденет на руки и ноги Тойбеле браслеты с бубенцами самодельные, а на голову — корону из веток. И прозвучит в этом даре отклик Песни песней Соломона — «золотые подвески мы сделаем тебе с серебряными блестками» (1.10). И на одном из свиданий завяжет Алхонон глаза Тойбеле и нарисует их на белой повязке, и такие же — на ступнях босых ног. Глаза влюбленным ни к чему — они обманут. Влюбленные живут внутренним зрением — чувством. И, облаченные в белое — то ли ночные одежды, то ли венчальный наряд, — взойдут они на высший, прозрачный, уровень и мини-спектакль о любви разыграют. Это будет поразительный по пластике танец ног — метафора опоэтизированного чистого, целомудренного чувства, воспетого Соломоном: «Волосы твои — как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; зубы твои — как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними; как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими…» (4.1-4.3).

Любовные отношения, как известно, требуют со стороны возлюбленного истинной наивности.

Присмотримся к нашим героям.

Что знаем мы о Тойбеле от Зингера? Известно, что тридцатитрехлетняя женщина обладала «простой, не обманчивой миловидностью», была «доброй и скромной, а в делах своих честной». Знаем, что стала соломенной вдовой — агуной; что сломленный горем после смерти детей покинул ее муж Хаим Носсен, который «и в лучшие свои времена был угрюм и замкнут». И еще знаем, что после ухода мужа Тойбеле по-прежнему приходила в унаследованную от родителей галантерейную лавку. «Только теперь она просиживала здесь дни напролет: справа от нее лежала линейка, слева — ножницы, и женский молитвенник на идише — перед ней».

Марина Солопченко — Тойбеле во плоти. Молода, миловидна, проста. Но актриса открывает в своей героине и спрятанные в глубинах литературного текста качества — и это, пожалуй, самое важное в понимании тайны ее обаяния. Тойбеле — Солопченко, конечно, набожна и наивна, потому легковерна. Она верит в книжного дьявола. Но соблазняющий коварно героиню пересказываемой книги демон вызывает волнение души — трепет молодой зрелой женщины, не знавшей любви, — вспомним, муж Хаим был угрюм и замкнут. И сквозят в рассказе ее о демоне интонации не столько осуждения и страха, сколько любопытства тайного. Когда же явится к ней ночью Алхонон и назовется демоном Гурмизахом, она, конечно, испугается. Но заденет он потаенную струну души ее. «Ты осмелилась упоминать мое имя и желать того, что искушало меня в преисподней», — скажет ночной гость. И спавшая до сего момента в Тойбеле Женщина проснется. В темноте не демон говорит с ней, а пылкий, напористый, любящий... Мужчина. К тому же болтун увлекательный...

Превращение вертопраха Алхонона в любовника Гурмизаха — тончайшая психологическая работа Сергея Бызгу. В герое его нет гротесковых шаблонов местечкового еврея — фарс до иронии смягчен. Вначале перед нами едва ли не плут Скапен. Добиваясь цели, ищет он нужный, «демонический» тембр голоса, к тазу прикладываясь, как к мегафону. Под полом шныряет, сквозь щели «демоническую» руку просовывает, стремясь Тойбеле напугать. Но когда снимет серые свои лохмотья и останется в белом исподнем, то на глазах превратится в обольстителя. На второй встрече — в трогательного любовника, открывающего Тойбеле тайны любовных игр и ласк. На последнем свидании, смертельно больной, Алхонон забудет о роли Гурмизаха — перед нами нежно любящий, глубоко страдающий Мужчина, стремящийся ни единым словом, ни единым поступком не ранить свою Женщину...

И женское начало возьмет верх. Смирившаяся с несчастной долей агуна превратится в юную девушку, познавшую любовь впервые. Тюрьма одиночества разрушена. Любовь — сила верховная, чары могущественные — дверь темницы отворяет. Тот, кто лишен ее, мертв. Там же, где любовь есть, жизнь возрождается — вот смысл происходящего на сцене. Затем будут еще ночные свидания, где звучит искренний и проникновенный гимн чувствам счастливой Женщины. Игра актрисы, эта метаморфоза, образ вечной женственности — загадочный и магический идеал — позволяет зрителю увидеть, как происходит обретение себя через другого.

Прекрасны красота и возвышенность, но еще больше необходимы, например, доброта, отзывчивость, нежность.

Всем этим обладает Тойбеле Марины Солопченко. Она желанна, как Женщина из Песни песней Соломона...

Спектакль — диалог режиссера и писателя. И режиссер — художник на равных. Пересказывает Галина Бызгу новеллу своим образным языком, но действуют герои сценические, двигаются, говорят, дышат, ни на минуту не теряя связи с первоисточником в течение всего спектакля. Вместе с тем замысел режиссера шире, чем просто иллюстрация текста. Фантазия Галины Бызгу открывает глубины литературной основы. Сколь бы красочной индивидуальностью ни обладал язык Зингера, зрительный образ полнее и ярче. Ведя с писателем диалог, режиссер проникает в текст, материализует его, показывая нам истинного Зингера — «литературного живописца». Театром проделана подлинная исследовательская работа над прозой писателя. Пластический облик спектакля передает все тонкости чувств героев — нет ничего, что бы оставалось скрытым, не находило выражения в слове. Высочайший уровень образности постановки не только погружает нас в смысловую и тематическую многосложность новеллы, но и оборачивается зрелищем восхитительным и трогательным. Спектакль не только эстетическое действо, но и акт любви, куда вовлечен зритель — на месте героев оказывается и он, испытывая силу царящих на сцене чувств: любви и поразительной искренности, едва ли возможной, за редкими исключениями, в иных жизненных ситуациях.

Живут герои спектакля на грани между реальностью и фантазией. Здесь, на грани, сильнее и богаче малейшие оттенки движения чувств, яснее мотивы поведения; здесь легче обнаружить подтекст. Зритель вслед за героями испытывает катарсис — сложнейший и тяжелейший труд души, вызывающий глубокие мысли и сильные эмоции, преобразующие и гармонизирующие личность. Здесь во всем ощутим безукоризненный стиль: в изяществе поз и движений, в тонкости музыкальных переходов, в точности немногочисленных аксессуаров. Речь актеров органична и легка, как и их пластика. Интонации лишены пафоса. Слова сливаются с дыханием. Происходящее зыбко, неуловимо, как остановившееся время.

Здесь чистая поэзия царит.

Отсюда — волшебство спектакля.

Упоминая метафоры, я обошел главную — Книгу! Спектакль начнется с Книги. Она возникнет в луче света — вне пространства и, значит, вне времени — из вечности. Медленно перевернутся под действием неведомой силы страницы ее. И этот таинственный, волнующий образ станет ключом к спектаклю — пониманию того, что евреи — народ Книги. Тойбеле в глубине души верит не в демона, а в Книгу. Когда же, сломленная потерей любимого, уложит она бумажные фигурки меж страниц и медленно закроет ее, обнаружим мы, что спектакль — это еще и диалог с Книгой. Обращение к Книге — не прощание с несчастливой своей судьбой, но символ веры в то, что ничто в этом мире не проходит бесследно — бессмертны души наши. И чтобы не сомневались мы в ощущениях своих, затеет Галина Бызгу символическую свадьбу в финале: Тойбеле и Алхонон сядут на край ложа любви, как на край земли: она — невеста в белом, он — жених в талесе. Перед ними — Космос и Вечность. Остался только шаг...

Книга еще и ключ к пониманию грехопадения Тойбеле.

Как известно, первый свой рассказ Исаак Зингер написал на иврите, но ощутил, что он «не звучит» — внутренняя фальшь мешает. Слова героев на иврите звучат неестественно — в реальной жизни эти люди не говорили на древнееврейском. Язык молитв не передает сокровенного своеобразия мира, который взялся описывать Зингер. Пережив неуспех, Зингер, по его признанию, решил, что будет писать только на идише или вообще писать не будет. В 1932 году еврейский литературный журнал «Глобус» опубликовал первую повесть молодого автора «Сатана в Горае», дышавшую ароматом жизни местечка, населенного образами детства. В повести уже было все то, что впоследствии принесло писателю мировую славу — противостояние и переплетение двух миров: сочно, любовно выписанного быта и присущих еврейскому фольклору, сознанию и бытию мистицизма и фантасмагории, а также проницательное понимание слабостей, присущих человеческой натуре. На национальные особенности указал Зингер и в своей Нобелевской речи: «Еврейской душе присуще почитание Г-спода и уважение к Нему, ожидание радости от жизни, мессианские чаяния, терпение и глубокое понимание человеческой личности. А еще спокойный, мягкий юмор, благодарность Б-гу за каждый прожитый день, за каждую крупицу успеха, за каждое проявление любви».

А теперь еще раз вспомним новеллу и сценическое воплощение ее: сидит Тойбеле в своей лавке, справа от нее — линейка, слева — ножницы, и... «женский молитвенник на идише — перед ней».

Здесь «женский молитвенник на идише» важен.

Долгое время оставался идиш языком бесписьменным. Письменность появилась лишь потому, что девочкам не положено было святой язык осваивать. Первые книги на идише — сборники женских благочестивых чтений — «Цено у-рэно», «Бобе-майсес», специальные женские молитвенники «Тхинес» и переводы Торы на идиш.

Похоже, одна из таких книг в лавке Тойбеле лежала.

Но зададимся вопросом: велика ли вера Тойбеле в установления молитвенника? И могла ли не поверить она «демону» Гурмизаху, сыпавшему цитатами ветхозаветными?

Ясного ответа не было у меня — лишь догадки. Подсказку нашел в одной из статей рабанит Эстер Шайнер из Биробиджана (они опубликованы в майском и июньском номерах журнала «Мир еврейской женщины» за 2006 год — издании еврейского женского клуба Луганска). Вот что пишет рабанит Эстер: «С точки зрения религии, идиш вначале был лишь «вспомогательным средством» для тех, кто не мог читать Тору в оригинале: для малограмотных, для женщин, рабочих, мелких ремесленников, в общем, для тех, кто не мог уделить достаточно много времени религиозному образованию. Переход на понятный язык был необходим, чтобы эти люди не оторвались от Традиции, помогавшей сохранить чувство единства народа в рассеянии. Поэтому не святой по происхождению язык, но для святой цели».

«Вспомогательное средство» — слабая основа для твердых убеждений.

Увы, не было мудрости в сердце Тойбеле, не охранял разум ее от говорящего ложь...Что же толкнуло на путь грехопадения?

И еще раз призову в адвокаты Зингера — в той же Нобелевской речи он сказал о таких, как Тойбеле: «Те, кто говорил на этом языке, — они и есть народ Книги в истинном смысле этого слова. Они не ведали большей радости, чем познание человека и взаимоотношений между людьми, называть ли это Торой, Талмудом или Каббалой».

Народ Книги не ведал большей радости, чем любовь, — слова Зингера значат.

В человеке живет потребность в счастье — героиня Марины Солопченко говорит.

Заповеди покорились любви. Религиозное сознание повергло Тойбеле в грех и осчастливило. Тойбеле — вечно длящийся миг любви. Она и грешна, и безгрешна. Она — чистая земная грешница.

И это понимание дал нам спектакль...

В сценическом образе грехопадения Тойбеле — смысл глубокий: романтический мистицизм Зингера не рационален, взошел он на почве иной — диалоге между полюсами идеального и реального. Книжные заветы — идеальны. Человеческие потребности — реальны. Когда в противостоянии этом берет верх идеальное, рождается трагическое, когда реальное — комическое. Отсюда особенность еврейского юмора: смех с терпкой примесью горечи. Горечь — плач по недостижимому идеалу. В этом своеобразная поэтика, если можно так выразиться, поэтика незавершенности, сталкивающая читателя или зрителя лицом к лицу с постоянным выбором между идеальным и реальным.

Оборотная сторона незавершенности — открытость диалогу.

Таковы особенности еврейской культуры и искусства. И, в частности, прозы Зингера.

Миссия спектакля — показать эту особенность. И он блестяще справился с ней.

И, наконец, есть в спектакле еще одна тайна: самое имя — Тойбеле.

С появлением Марины Солопченко несколько раз прозвучит из небытия, как эхо, этот зов: «Тойбеле!» Трудно объяснить почему, но звучание имени вызывает чувство, близкое нежности. Для себя я объяснил это генетической памятью. И то, что не ошибся в ощущениях своих, убедила меня все та же Эстер Шайнер: чтобы почувствовать аромат и вкус языка идиш, необходимо понять, что «мамэ-лошн» («язык мамы») — символ еврейства, язык с особенным духовным и культурным наполнением — таково мнение рабанит. Каждый человек в мире немного говорит на идише, утверждает она: «Именно благодаря тому, что в разные века он вбирал в себя множество слов из других, даже не родственных ему языков. Это очень облегчило мне изучение русского языка: множество слов я, оказывается, уже знала на идише! Так что, если вас спросят, говорите ли вы на идише, — не торопитесь отвечать отрицательно…»

И это близкое нежности чувство станет камертоном спектакля, ведь искренность восприятия и волнение, которые движут нами, сильны, как объятия любимого. Поэтому от первой до последней минуты мы верим Марине Солопченко и Сергею Бызгу — любящим сердцам...

Иногда неожиданности становятся открытиями.

Большой театр кукол своим спектаклем «Тойбеле и ее демон» сделал открытие в затянувшихся спорах о судьбе культуры идиш, о еврейской, русско-еврейской, англо-еврейской литературе, драматургии, театре. Дошедший до нас через преграды двойного перевода — вначале на английский, затем на русский — писавший на идише Зингер стал понятен.

Сценическое прочтение «Тойбеле» ярче высветило и усилило библейские корни и краски новеллы, показало, что в основе своей светская еврейская литература сохранила верность нравственным идеалам Талмуда — если в религиозной еврейской традиции идеалы рассматриваются как заветы и средство служения Б-гу, то в светской еврейской культуре этические идеалы стали ценностью самостоятельной. Мы ощутили поэтику писателя с его особым мировосприятием, парадоксальным еврейским юмором; окунулись в мир хасидских легенд и народных суеверий, передаваемых нашим народом через столетия, языки и страны; пережили радость проникновения в плоть языка идиш, почувствовали его вкус и аромат особого духовного и культурного наполнения, ощутили своеобразие еврейского мира и искусства.

Чудеса, как известно, время от времени случаются.

Диалог Исаака Зингера и Большого театра кукол явил чудо: мир еврейского местечка расширился до размеров общечеловеческих, до Вселенной...

«ЕВРЕЙСКОЕ СЛОВО», №07 (472), 2010 г.