Игорь Костолевский
«Я сам себе современник…»
Виктор Борзенко, Фото: Анатолий Морковкин
Эту историю в Театре Маяковского давно рассказывают как анекдот. В школьные годы Игорь Костолевский встречался с девушкой, но однажды их настигла гроза, и молодые люди купили билеты на спектакль «Иркутская история». А в антракте администратор попросил их покинуть театр за недостойное поведение, поскольку весь первый акт парень с девушкой перешептывались и обнимались. Выходя из зала, юный Костолевский глянул в сторону сцены и сказал: «Какое г… этот ваш театр». В тот момент он и представить себе не мог, что станет актером и с этой сценой будет связана вся его творческая жизнь. В преддверии юбилея (10 сентября Костолевскому исполняется 65 лет) мы поговорили о том, как все начиналось и почему он не покинул эту сцену даже в те времена, когда Гончаров держал его «про запас», обделяя крупными ролями…
– Игорь Матвеевич, вы не раз говорили, что играете не персонажа, а судьбу. Но идут годы: вы слышите отголоски сыгранных судеб?
– «Сыгранных судеб». Красиво сказано. Не знаю. Иногда ловлю себя на том, что в повседневной жизни произношу фразы из Гоголя или Достоевского. Не скажу, что все сыгранные роли кардинально меняют мою жизнь, но все оставляют след, это уж точно.
Иногда мне говорят: «Прочитай такую-то пьесу, попроси у режиссера такую-то роль». Но у меня так не получается, мне вообще порой кажется, что роль сама приходит в определенный момент жизни. И в этом смысле твоя судьба неизбежно переплетается с судьбой персонажа…
– Вы не анализировали, почему, например, пришел к вам Плюшкин? Ведь между артистом Костолевским и этим опустившимся человеком нет ничего общего…
– Не ищите логических объяснений. Если бы я мог вычислить, как приходит та или иная роль, то сыграл бы уже десятки других персонажей – и сам направлял бы свою сценическую судьбу. А я смотрю на театр как на место мистическое…
Что до Плюшкина… Его все играли «прорехой на теле человечества». А мы с режиссером попытались найти какой-то личный момент. Ведь когда-то Плюшкин потерял жену и двоих детей. И остался один – такой несчастный моральный бомж. Вы правы: между мной и Плюшкиным общего немного, но некую тоску по былым временам я в себе тоже нашел…
– А когда вы в спектакле Гончарова «Беседа с Сократом» в крошечном эпизоде катали фурку, вы тоже искали боль у своего персонажа?
– Боль? У меня тогда одна боль была – почему Андрей Александрович не отпускает меня на съемки «Звезды пленительного счастья» и при этом сам главных ролей не дает. Но я не жалею, что фурку катал, и вообще ни о чем не жалею, что было в стенах Театра Маяковского. Отнимешь одно, не останется другого.
– У вас есть тоска по тому Театру Маяковского, в который вы пришли после окончания ГИТИСа?
– Не тоска – счастье воспоминаний. Ведь я оказался рядом с потрясающими людьми, на которых я смотрел, как на богов. И уклад жизни в театре был другой. Например, если через весь коридор ты здоровался с приятелем, тебя тут же одергивали: «Молодой человек, тише!»
Я десять лет проходил в массовке. Мне предлагали работу в других театрах, но я ждал, что наступит момент, и мне дадут настоящую роль. (Уходить никуда не хотел – Гончаров был моим педагогом, и я считал, что у меня перед ним моральные обязательства…) И вот момент настал. Я уже работал в театре, а у него в ГИТИСе шел дипломный спектакль «Дикарка», главную роль в котором играл Алексей Менглет (сын Майи Менглет и Леонида Сатановского. – «Т»). Но он решил поменять место жительства и уехал за границу. И Гончаров, не найдя другого варианта, ввел в спектакль меня. Так что мое участие было скорее вынужденным. Но играл я с большим удовольствием. Однажды на спектакль пришли Тенин и Сухаревская, заглянули ко мне в гримерку и сказали, что это безусловный успех. Я вместо благодарности стал жаловаться на свою горькую судьбу («еле-еле дождался роли»), на что Борис Михайлович Тенин ответил: «Не страдай. Не играешь в молодости – заиграешь с возрастом». Он оказался прав: многие роли пришли с возрастом, когда все уже называли меня не Игорь, а Игорь Матвеевич.
Кстати, теперь хорошо понимаю, почему Александр Сергеевич Лазарев просил когда-то, чтобы я называл его только по имени…
– Однажды великая Бабанова написала про вас в дневнике: «Увидела в коридоре молодого человека с удивительно интеллигентным и красивым лицом». Как вы отреагировали, когда узнали об этой фразе?
– Да как на такое реагировать! Так-то, конечно, приятно… Но в душе я страдал – мне казалось, что режиссеры эксплуатируют мои внешние данные, а мой «богатый внутренний мир» остается недооцененным. Мне хотелось крикнуть: прозрейте, слепцы! Я же глубокая личность, я полон страданиями и горестями всего человечества! Кое-кто, конечно, прозрел, но хотелось бы большего…
– Я хочу вернуться к вашей работе в массовке. Афоризмом стала гневная фраза Андрея Гончарова: «Костолевский, не стойте покойником!»
– Точно. Так он и кричал: «Не стойте покойником, делайте жесты!» От этого гончаровского крика у меня возникал большой зажим, и особой радости от выхода на сцену я не испытывал довольно долго. Но отдушина была – я брал свои киноролики и выступал перед зрителями. Это был способ раскрепощения. Вообще на студенческом курсе Гончаров сильно усомнился в моих способностях и на экзамене по мастерству поставил три с минусом. Меня уже хотели выгонять, но он сам же меня спас, сказав, что Костолевский – характерный артист. И мне в ГИТИСе стали давать роли каких-то алкоголиков, тунеядцев, предателей. И в театре Гончаров мной особо не занимался – я бегал в массовках до тех пор, пока Борис Морозов не поставил у нас спектакль «Смотрите, кто пришел», где дал мне главную роль Кинга.
Я знаю, что Гончаров отговаривал его от такого решения. Правда, после премьеры произошел небывалый случай. Гончаров сказал, что виноват передо мною, что на самом деле боялся, что работа не сложится и это нанесет мне травму. Я ответил: «Андрей Александрович, вы мой учитель и вам все виднее». А он сказал: «Я в двух людях ошибся: в вас и в Вале Якуниной». (Эта актриса играла в МХТ и в Лондон потом уехала.)
– На «Звезду пленительного счастья» он ведь вас не отпускал?
– Сначала не отпускал, а потом посмотрел работу и сказал: «Не ожидал».
– Получается, что с грозным, деспотичным Гончаровым можно было спорить?
– Почти нет. Он был диктатор, хотя подобные неожиданности производили на него впечатление. Например, когда меня стали выгонять из ГИТИСа, мы с моим замечательным педагогом по сценречи Ириной Юрьевной Промтовой сделали отрывок из Альберто Моравиа и показали ему – он был крайне удивлен. Потом я стал читать ему «Облако в штанах» и показал сценку из «Подростка» Достоевского. Он оставил меня на курсе.
Если он видел, что ты настоящий, живой, то забывал обо всем и смеялся, как ребенок. И кричал-то он не потому, что хотел оскорбить – он так себя заводил. Он существовал на высочайшем градусе и хотел, чтобы ты тоже поднялся на этот градус. Этот человек действительно был рыцарем театра – ничего другого у него не было, он этим жил.
– Правда, что он не кричал только на Гундареву?
– Нет. Их было двое – на кого он никогда не кричал. Наташа Гундарева и Джигарханян. Потому что они абсолютно соответствовали его представлению об артистах.
Обо мне он говорил, что я его ученик, только когда у меня что-то получалось. А если нет, так он и фамилию мою начинал перевирать. Я был и Осмоловским, и Костальским, и Костомолотобойцевым…
– Но он признал вас позже, когда вы выросли как актер?
– Если я хоть как-то и вырос, то благодаря кино. У Гончарова-то я ничего выдающегося так и не сыграл. А потом, когда у меня вообще долго не было работы, я заключил на год контракт и уехал за рубеж.
– И за границей вам снова пришлось работать на сопротивление…
– Сопротивление языка… Я репетировал на английском, играл на французском и норвежском – греческую трагедию. Там со мной особенно никто не возился. Но режиссеры, с которыми я работал, мне много дали. Вообще, для меня очень важно все время двигаться – не в смысле географии, а вообще…
– Иными словами, наступает момент, и вы чувствуете: засиделся, пора что-то менять?
– Иными словами, нельзя быть в себе уверенным… Я помню, как бесподобно Евгений Павлович Леонов играл на сцене Театра Маяковского. Но однажды мы нос к носу столкнулись в коридоре, он взял меня под руку, завел в какую-то каморку и спросил: «Скажи мне, что я не так делаю?» А ведь он даже имени моего не знал! Потому что Евгений Павлович, как и многие другие артисты Театра Маяковского, пребывал в сомнении – не надо ли что-то изменить. А всегда – надо. Иначе движение прекращается. И конец.
– Я смотрел «Таланты и поклонники», а рядом сидела ваша супруга Консуэло. Не передать, с каким восторгом она следила за вашей игрой. А дома она смотрит на вас с таким же обожанием? Она может сказать после спектакля: «Игорь, надо было играть иначе»?
– Поверьте, Консуэло не из тех, кто только нахваливает своего мужа. У нее замечательная актерская и балетная школа. Она прекрасно знает профессию. Поэтому о моей работе говорит всегда точно. И не обидно говорит. Всегда найдет, что сказать хорошее, а уж потом… Но вообще я сам к себе строже. Слова, которые я иногда говорю себе сам, ни один критик не скажет.
– А родители все ваши роли принимали?
– Поначалу они очень скептически отнеслись к выбранному поприщу. Да и как я его выбрал… Я тогда встречался с девушкой, которая почему-то вообразила, что я похож на Есенина. Этого было довольно, чтобы я решил стать актером. Подал документы в Школу-студию МХАТ. Пришел, там было жарко, я снял пиджак, расстегнул верхние пуговицы рубашки и тут же услышал: «Молодой человек, вы не в баню пришли!» Короче, провалился. Но раззадорился – и через год поступил в ГИТИС. А родители долго не желали видеть меня в этой профессии. Даже после «Звезды пленительного счастья» отец был недоволен и надеялся, что я одумаюсь и освою нормальную, человеческую профессию. Прошли годы, прежде чем он примирился с тем, что я иду по своему пути…
Сам-то он, кстати, был очень артистичным, с прекрасным чувством юмора. И мама тоже. Как-то, когда ей было уже почти сто лет, она зашла в комнату, где я сидел, и сказала: «Игорь, я только что видела передачу «Аншлаг». Так шутили в Гражданскую войну!» Она не могла себе представить, что в мирное время можно опуститься до такого уровня.
– Накануне юбилея принято подводить итоги. Есть обида, что не сыграли какую-то роль?
– Да миллион… Ну, допустим, не сыграл Хлестакова. А так хотел!.. Но что теперь об этом говорить. Я, похоже, человек второй половины жизни, мне еще хочется сделать что-то путное – и в кино, и на сцене. Сам себе современник и мне этого вполне достаточно.
Вот сейчас нашим театром руководит Миндаугас Карбаускис – режиссер талантливый, который строит театр. Так что посмотрим…
А знаете, каким у меня был первый выход на сцену? Я играл в массовке – человек в шинели с ружьем. Сижу в коридоре. Жду. Наконец, объявляют выход массовки. Все вскакиваем, несемся на сцену, и во тьме я бьюсь головой о какую-то перекладину – да так сильно, что другие люди с ружьями меня на сцену буквально на руках выносят. Постепенно сознание возвращается – смотрю в зал: там сидят люди, а я перед ними на сцене… И такое странное чувство: а что я тут делаю? А зачем я здесь?
И хотите верьте, хотите нет, это чувство ко мне до сих пор иногда возвращается.
Кстати
– Когда Театр Маяковского приезжает куда-нибудь на гастроли, то Игорь Костолевский всегда в центре внимания: его ловят фотографы, с ним хотят поговорить журналисты, – говорит Светлана Немоляева. – Да и восторженные зрительницы непременно приносят цветы, хотя, мне кажется, Игорь всегда этого немножко стеснялся.
Однажды на Дальнем Востоке у нас выдался свободный день, и мы решили погулять по городу. Игорь идет в стороне – вдруг к нему направляется человек с фотоаппаратом. Игорь приосанился – понял, что сейчас его попросят сфотографироваться, но человек протянул фотокамеру и сказал:
– Можешь снять меня на фоне вон того памятника?
Мы замерли. Стоим – наблюдаем, чем дело кончится. Игорь спрашивает:
– А как фотографировать? Куда нажимать?
Человек долго показывает свой фотоаппарат, что-то увлекательно объясняет.
Наконец кадр сделан. Игорь спрашивает:
– А как посмотреть: хорошо ли я снял? Вдруг бракованный снимок?
– Там есть кнопочка, я сейчас покажу, – отвечает мужик. И тут он в первый раз поднял на него глаза. Увидел, что перед ним знаменитый артист и, отшатнувшись, уронил футляр.
Пользуясь случаем, хочу поздравить моего дорогого партнера по сцене с юбилеем! Сыграно очень много, но впереди, я уверена, еще больше. Пусть здоровье и темперамент никогда не покидают его, а уж сил, энергии и оптимизма Игорю хватит на много лет вперед!
«Театрал» присоединяется к поздравлениям.